Мы говорим "Вячеслав Веденин", подразумеваем "Саппоро", мы говорим "Саппоро", подразумеваем "Вячеслав Веденин".

Таким он был в те годы — сильным, ершистым, непокорным. За это его боготворили товарищи по команде и, что скрывать, недолюбливали тренеры и руководители федерации. фото: ИТАР-ТАСС.

 «Веденин» и «Саппоро» — эти два слова неразделимы. В его жизни были Высокие Татры 70-го, откуда он вернулся в ранге двукратного чемпиона мира, прибавив к этим двум золотым медалям ещё и «серебро» на «полтиннике». Но всё равно то, что он сделал через два года на последнем этапе мужской эстафеты в Саппоро в далёком 1972-м году, перевешивает всё, что было до того в его спортивной биографии.

 

Потом была травма ахилла, попытка побыстрее залечить его, поспешное (как потом оказалось) возвращение на лыжню, снова лечение, снова возвращение…

Увы, к тому времени его поезд ушёл. В 1976-м в Инсбруке расцвело новое поколение советских гонщиков, в мировую элиту ворвались Василий Рочев, Евгений Беляев, Николай Бажуков, Иван Гаранин, Сергей Савельев. Они вернулись из Инсбрука с двумя золотыми медалями в индивидуальных гонках и с «бронзой» в эстафете. Да какой «бронзой»! С поломанным носком пластикового ботинка Евгения Беляева на первом этапе, с возвращением с 17-го места на первом этапе на третью ступень пьедестала почёта в итоге этой гонки. И 34-летнему Веденину оставалось уйти из спорта недовостребованным, недореализовавшимся, недобегавшим…

 

Он вернулся в Саппоро спустя 35 лет, вернулся в город своей молодости и город своей славы. Конечно, можно вернуться в город своей молодости, можно вернуться в город своей славы, но ведь в молодость, увы, уже никогда не вернёшься, правда? Я увидел его, стоявшего сбоку от штакетника перед мужским «полтинником» — Вячеслав Петрович щурился на солнце, глядя на стадион, лыжню, уходящую в сопки, думал о чём-то своём…

 

 

— Вячеслав Петрович, можно с вами побеседовать?

 

— О чём? — он смотрит на меня чуть иронично, чуть с прищуром. Он видел в своей жизни столько корреспондентов, он столько раз рассказывал им о той эстафете, что его ирония и кажущееся нежелание говорить вполне понятны.

 

— О Саппоро, о 72-м. Мы будем делать фотоальбом после этого чемпионата, такой же, как и после Турина, и я просто не представляю себе этот альбом без интервью с вами.

 

Альбом «Турин-2006» он видел, и он ему понравился.

Он поворачивается ко мне:

 

— Что именно вас интересует?

 

— Например: когда вы узнали, что чемпионат мира 2007-го года состоится в Саппоро, у вас не возникла мысль, что хорошо бы было сюда приехать?

 

— Возникла, конечно, — он снова повернулся в сторону стадиона, взглянул на сопки. Потом чуть заметно пожал плечами. — Но эта поездка — слишком дорогая. Спасибо Олимпийскому комитету России и федерации за то, что всё это организовали, собрали всех нас — я, наконец, увидел всех своих товарищей…

 

— Вспомните, как вы летели в Саппоро в 1972 году. Вы ведь были уже зрелым гонщиком, за спиной у вас был триумфальный 70-й год, когда вы вернулись из Чехословакии с двумя золотыми и серебряной медалями; 68-й год, когда с Олимпиады в Гренобле вы привезли индивидуальное «серебро». С каким настроем вы садились тогда в самолёт?

— С надеждой выиграть. Потому что у каждого спортсмена есть мечта стать олимпийским чемпионом. А мечты сбываются, если ты этого действительно хочешь. Да и вся наша команда, в принципе, с таким настроем летела в Японию...

 

— У вас здесь был какой-то феноменальный, грандиозный успех... Откуда вообще всё это взялось, как советским лыжникам удалось завоевать столько медалей?

 

— Все спортсмены уже были взрослые, обкатанные. Позади были Гренобль, Высокие Татры... На тех же Лахтинских, Фалунских играх — мы же и там всё повыигрывали. То есть к Саппоро мы уже были достаточно опытной, зрелой командой, поэтому летели с настроем победить.

 

— Тогда ведь только-только начинались эксперименты с высотой? Фактически это были первые крупные соревнования, на которые советская сборная приехала, спустившись с гор?

 

— Нет, почему же? Мы были в горах ещё перед Греноблем на высоте 1.800 метров над уровнем моря. Всё было уже опробовано.

 

— Вспомните, как вы бежали «тридцатку»? Тогда ведь снег валил стеной…

 

— Да, каша на трассе такая же была. Скобов стартовал седьмым номером, на первых двух километрах догнал всех стартовавших впереди и пошёл первым — топтать лыжню. Я бежал 74-м…

 

— Сколько вы у второго выиграли тогда?

 

— Вторым был Тилдум, я выиграл у него больше 50 секунд. Мог и больше выиграть, но за три километра до финиша я выигрывал у него уже 45 секунд, поэтому подумал про себя: «Зачем ломаться?» Там под финиш были такие подъёмы тягучие, в них ещё ёлочкой надо было запрыгивать… Думаю — зачем? Впереди ведь ещё три гонки было…

 

Помню, как Колчин мне кричит: «Слава, плюс девять секунд!», а я ему в ответ: «Пал Константиныч, не девять, а тридцать девять!». А он, оказывается, от волнения не от того засёк время. В общем, финишировал я спокойно, особо не напрягаясь, поберёг силы на оставшиеся гонки.

 

Раньше ведь компьютеров не было, тренеры с секундомерами работали, и я специально очень тихо начал, чтобы тренеры других команд меня сбросили с секундомеров, чтобы вели дальше гонку не по мне. Когда я после первой «десятки» пришёл сюда на стадион, глянул на табло и увидел, что иду седьмым, проигрываю лидеру 40 секунд.

 

— Ощущения паники не появилось? Всё-таки 40 секунд на «десятке»...

 

— Нет. Потому что сразу после стадиона начинался длинный-длинный подъём в 3,5 километра. Я на этом подъёме все эти 40 секунд отыграл, а когда вторую «десятку» заканчивал, на табло посмотрел, и было уже +12. А все конкуренты шли впереди, поэтому мне было легко ориентироваться. Ну и всё — они когда информацию получили, может быть, и стали «включать», но некоторым дистанции не хватало, некоторые подъём финишный уже прошли, так что отыгрывать было негде. Поэтому мне было проще…

 

— Выходит, вы всех с тренером обманули…

 

— Обманули (улыбается). На то он и Колчин…

 

— А вы изначально так планировали — потише начать? Обсуждали тактику перед гонкой?

 

— Конечно, обсуждали. Это наша с Колчиным задумка была. Он предложил, а я согласился. Я сразу был уверен, что на этом большом подъёме у всех отыграю отставание.

 

— Надо же, этих подробностей я ещё не знал... А вообще интересно, конечно… Саппоро-1972 было местом наших самых громких побед, не так ли? Я не могу вспомнить, чтобы ещё какой-нибудь чемпионат мира или Олимпийские игры принесли сборной СССР по лыжным гонкам такую славу…

 

— Согласен. Тогда и девчонки тоже всё выиграли. Всё буквально — все три золотые медали домой привезли! Ребята взяли два «золота». Да даже и на «пятнашке» Федя Симашов — он ведь там вторым был, «серебро» взял.

 

— А эстафета эта знаменитая?.. Вам, наверное, уже надоело вспоминать, но всё же расскажите, пожалуйста, вкратце, как всё было?

 

— Состав эстафеты составили сначала тренеры. Но я потом, как капитан команды, сказал, что должен бежать Скобов. А тренеры вместо Скобова хотели видеть в эстафете Долганова. Но Скобов боец, а Долганов не раз «расписывался» в Союзе в эстафетах. То есть я его догонял, обгонял, и он ничего не мог со мною сделать. Поэтому команда пришла к выводу, что вместо Долганова эстафету должен бежать Скобов.

 

Что же касается Симашова… Я, в принципе, знал, что он проиграет на своём этапе. Но думал, что если он проиграет секунд тридцать, я всё равно отыграю это отставание. Но я, конечно, не думал, что он привезёт целую минуту.

 

— А почему вы были уверены, что Симашов проиграет?

 

— Потому что на чемпионате мира он тоже минуту проиграл, да и до этого иногда привозил отставание... А не поставить его тоже было нельзя. Всё-таки второе место занял человек в личной гонке... А вот душа не лежала его ставить. Я ему тогда же и сказал: «Если бы ты на «пятнашке» был не вторым, а в десятке, то не побежал бы». Он ответил: «Я знаю».

 

— Это вы ему прямо в глаза сказали, что ли?

 

— А я всегда всё в глаза говорю.

 

— А Воронков, например, вспоминает эту историю по-другому. Он говорил мне, что тренеры выбирали между ним и Долгановым на первом этапе, а не между Скобовым и Долгановым.

 

— Нет, он путает. Меня ведь на тренерский совет вызывали, а потом уже тренеры стали по своим ученикам ходить по комнатам и у всех ребят их мнение спрашивать. Я сразу назвал состав. Воронкова нельзя было с первого этапа снимать, так как это настоящий стартёр, он был проверен уже и Греноблем, и Чехословакией, и Фалуном. Этот человек… Ну что тут скажешь — стартёр, одним словом.

 

И вот эстафета началась, первые два этапа прошли нормально, а потом пошёл Симашов. А там информацию по стадиону с каждого километра передавали. Я смотрю, его Тилдум  уже догнал. Думаю, ну, Федька за него сейчас зацепится, и норвежец ему от силы 30 секунд «привезёт», думаю, ну хорошо, нормально, отыграю. Но спустя некоторое время смотрю — проигрыш уже всё больше и больше.

 

Ну, я начал потихонечку Харвикена готовить… Подошёл, поздравил его с победой. У нас с ним нормальные отношения были. Потом передали, что отставание уже сорок секунд, я взял мазь и начал колдовать над лыжами — положил банку в руку и начал пальцем по лыже водить, делать вид, что перемазываюсь. А все же всегда ухо держат востро, друг за другом наблюдают, вот он и подошёл посмотреть, что я под колодку кладу. Я ему показываю голубой «Swix». А тут по стадиону передают, что отставание русских уже пятьдесят секунд. Он подходит к Грёнингену и говорит ему: «Веденин уже третий раз подмазывается». А тот ему грубо, жёстко так говорит, почти кричит: «Ниньта, ниньта!».

 

— Не надо, то есть?

 

— Конечно! «Ниньта» — нельзя  по-норвежски. Но, видите, нервы есть нервы, никуда от этого не денешься. А уже больше пятидесяти секунд отрыва, я ещё раз к Харвикену подошёл — дай, думаю, я тебе медаль на грудь повешу — возьмёшь, не возьмёшь? Обнял его, пожал руку, чувствую, что он уже поздравления внутренне для себя принял… Это был чисто психологический приём, чтобы он на трассу расслабленным ушёл. Дальше вижу: он начал голубым Свиксом мазаться, а голубой Свикс в этот день не ехал. Вот вам на одной только мази я у него ещё секунд 20 отыграл, ещё даже не стартовав.

Когда мне передали эстафету, за мной пошёл Лундберг — двенадцать секунд между нами было. Вижу, идут Кузин с Каменским, уже коньячок выпивают и кричат: «Слава, второе место — тоже место!». Меня злость такая взяла! Почему в меня не верят? Первую информацию я получил только на отметке 4,5 километра от Саши Привалова. Я ему говорю: «Засеки, сколько я отыграю у него на подъеме». А там петля была такая на солнце — удобно было перескочить и засечь. В итоге я на этой петле отыграл у него восемь секунд.

 

Тут я уже начал гнать. Сзади — никого. Подошёл к тому 3,5-километровому подъёму, он такой неудобный был: тягун с участками «ёлки» метров по пятьдесят. Смотрю, норвежец как раз прыгает «ёлочкой». Думаю: «Он два шага делает, а я, значит, должен делать один». А на макушке подъёма ребята наши стояли, и я, как сердце у меня чувствовало, предупредил их заранее: «Ребят, не кричите мне ни «Петрович», ни «Слава», а кричите фамилию». Вот они и начали орать, как я только показался: «Веденин, Веденин, Веденин!». Харвикен начал оборачиваться. А что такое обернуться на «ёлочке»? Самое малое — минус две секунды, а то и три. И когда он повернулся и увидел меня, для него это, конечно, был шок. Прошло ещё немного времени, и метров за 800 до финиша я уже с ним сровнялся.

 

Потом, как меня Мянтюранта в своё время в 1968 году в Гренобле научил, я его «качнул» на лыжне…

 

— Как это «качнул»?

 

— Ну, так... На палку опёрся, показал, что будто я на него падаю, как будто у меня сил совсем нет. Естественно, любой остановится, если видит, что на него валятся сбоку… Вот он и остановился — падать же неохота, а я у него ещё секунду отыграл.

Потом, когда мы уже вышли к стадиону, до финиша оставалось метров 70, лыжней много было нарезано. Я смотрю, сейчас для эстафеты режут почему-то только две лыжни, а в наше время резали, как минимум, четыре, а местами — даже шесть. И я начал с одной лыжни на другую переходить. Смотрю, я его «шевельнул», и он упал метров за 30 до финиша, запутался в собственных ногах...

 

— То есть, фактически вы его и «положили»?

 

— Нет, я его не коснулся даже.

 

— Да нет, я в переносном смысле. Получается, вы как-то спровоцировали его к этому падению?

 

— Да, вот так сказать можно, что спровоцировал. Просто когда ноги не держат, можно и на ровном месте упасть, а тут ещё и лыжни нарезаны... Тогда мороз был, лыжни жёсткие, глубокие, надо же было ноги как-то держать при этом.

 

Потом, когда финишировал, голова у меня уже перестала работать. Помню, в домике сижу, ребят спрашиваю: я выиграл? Они отвечают: «Выиграл!». То есть на трассе соображал, помнил, что надо луч на финише пересечь палками или ногой, а тут, после финиша, отключился. Ещё бы, такие подъёмы… На них можно было работать. Не то что сейчас…

 

— Сейчас здесь легче трассы?

 

— Конечно!

 

— Но вот этот очень тяжёлый подъём (показываю рукой в направлении расположенного слева от стадиона длинного пологого подъёма с крутым выходом).

 

— Ну и что? Один подъём на весь круг? А у нас были такие подъёмы накручены в сопках! Мы «ёлкой» прыгали на каждом круге, а здесь — только в одном месте.

Вячеслав Веденин в кругу фотокорреспондентов на финише гонки. фото: ИТАР-ТАСС.

*   *   *

 

К нам, узнав Веденина, подходит поздороваться знаменитый в прошлом лыжник, многократный олимпийский чемпион и чемпион мира  норвежец Вегард Ульванг. Мне, несмотря на не очень хороший мой английский, приходится выступить в роли переводчика.

 

— Вегард, Вячеслав Петрович говорит, что сейчас трассы в Саппоро намного легче, чем были раньше…

 

Вегард с улыбкой согласно кивает головой. Потом спрашивает:

 

— Господин Веденин, а вам сейчас у себя в России удаётся покататься на лыжах?

 

— Иногда удаётся (Веденин улыбается).

 

— Не хотите сегодня покататься вместе, посмотреть трассу? Погода прекрасная, солнце светит, трасса готова очень хорошо…

 

— Нет, я уже успел походить, попробовать. Мы сегодня, к сожалению, уже уезжаем.

 

— Что вы думаете по поводу современных лыжных гонок, по поводу масс-стартов?

 

— Это красиво, интересно для зрителей, но мне, если честно, это не нравится. Это мало похоже на лыжный спорт в его прежнем понимании. Раньше ведь как было? Тот, кто «полтинник» выигрывает и «тридцатку» — тот король лыж. Король! А сейчас… один сидит, сидит все 50 километров сзади, потом вырвется на финише вперёд, раз — и он чемпион. Нет, я скучаю по раздельным «полтинникам»…

 

— Я с вами полностью согласен (смеётся)! Что скажете о чемпионате?

 

— Впечатления хорошие, но было бы намного лучше, если бы чемпионат мира проходил в Норвегии или в России, а то зрителей на трибунах маловато.

 

— Согласен. Я не был в этом году у вас в Рыбинске, но наслышан об этапе Кубка мира в Дёмино, о том, что там было очень много зрителей. Считаю, что вы могли бы принять в России соревнования самого высокого уровня. Мы рассчитываем, что этап Кубка мира в следующем сезоне также пройдёт в Рыбинске.

Вячеслав Веденин и Вегард Ульванг. фото: Иван Исаев.

*   *   *

 

Вегард отходит от нас, и мы продолжаем с Вячеславом Петровичем разговор.             

— С каким уважением к вам относится Ульванг, заметили? Приятно, правда?

 

— Приятно, согласен.

 

— Скажите, а город сильно изменился с тех пор?

 

— Да, сильно. Город стал красивее, чище, уже на тачках, как раньше, японки с горячей картошкой и рыбой по улицам не ездят. Сейчас по городу походил — нет уже этого.

 

— Вы имеете в виду свежеприготовленные картошку и рыбу?

 

— Да, прямо при тебе жарили: у неё там в тачке огонь горел, и она прямо при тебе всё это жарила. Но, конечно, город не живёт чемпионатом, как он жил Олимпиадой тридцать пять лет назад. Тогда на каждом углу были плакаты, везде продавались всевозможные сувениры, значки, вымпелы, город просто дышал Олимпийскими играми. Сейчас ничего этого нет. Даже футболку с символикой чемпионата мира нельзя купить нигде. Народу тоже очень мало. На трибунах местных жителей нет — в основном, из других стран туристы, приезжие... В 1972 году здесь мест свободных не было, всё было забито. На открытии Олимпиады спортсмены колоннами шли по 100 человек, а тут вышло 4 человека, как на первенстве ЖЭКа…

 

— Вячеслав Петрович, а что такое, по-вашему, капитан команды?

 

— В первую очередь, это помощник тренеров. К нему все приходят со своими радостями, горестями. Он, капитан, должен знать обо всём первый, а потом уже все, кому нужно и не нужно. Капитан — это большая ответственность…

 

— Вы сейчас за нынешней командой наблюдаете, что за капитан Василий Рочев?

— Я с ним давным-давно общался, лет пять назад, можно сказать, что я его практически только по фотографиям и знаю…

 

— А что так? Не складывается, времени у вас нет следить за сборной, пообщаться со спортсменами?

 

— Нет, почему, времени-то у меня сейчас как раз много… Но я не привык в душу лезть, а они всё время в разъездах, когда за ними следить-то?

 

— Чем вы сейчас занимаетесь?

 

— Я пенсионер, ничем особенным не занимаюсь.

 

— Как ваш клуб им. Веденина, работает?

 

— Да, работает. Две группы у нас занимается. Базу в Подрезкове не отдаём. Динамовцы туда приходят, раздеваются, тренируются.  Работаем с детьми на базе, которой уже цены нет. Она была построена в 1939 году. Сейчас ведь в Химках, на Сходне, ничего уже не осталось — везде всё платное, а у нас пацанов 70 на тренировки бесплатно ходит. Мы проводили недавно кросс, и на старт вышло 370 человек. В общем, отрываем потихоньку ребят от курева, а то ведь во дворах такое творится...

 

— Как вы считаете, можно ли восстановить лыжную трассу в Подрезкове?

 

— Не-е-ет, что вы... Там всё уже застроили — одни заборы. Вообще выхода нет от базы к бывшим трассам! Но нам места тренироваться для детей хватает, на той стороне, если ехать из Планерной, там школа, в парке накрутили в этом году «трёшку». У взрослых пацанов во время соревнований было два круга, у мелких — один.

 

— А что, Вячеслав Петрович, нельзя было как-то удержать, сохранить трассу?

 

— Да ну что вы! Кому это нужно? Москве что ли?

 

— Ну, Москве в том числе…

 

— Да ну-у-у. Бросьте вы!

 

— Ну как, есть же у нас московская федерация, российская. Разве им эта трасса не нужна? Те же Курсов, Головатов, Логинов... У них контакты с руководителями Москомспорта, города — что, не могли объяснить, что в городе уничтожаются лыжные трассы, что они нужны московским, подмосковным лыжникам?..

 

— Не знаю, я туда не лезу. А потом вы же знаете: в той же Битце Путин подарил СВР эту землю, и что вы теперь сделаете? Я и Лужкову об этом говорил, в глаза ему говорил. Он отправил меня к Шанцеву — он тогда был вице-мэром Москвы — Шанцев отправил меня к Кофману — председателю спорткомитета Москвы. Ну и что — всё? Я им всем говорил: «Москва — единственный город в России, где нет лыжного стадиона».

 

— А они чего?

 

— Да ничего. Друг на друга меня отправляли по очереди. А-а-а, ничего это и никому не надо: у всех один бизнес на ушах. Поэтому в армию-то в Москве вообще некого брать. Потому что всё кругом платное, у кого есть деньги заплатить за то же плавание, за те же лыжи, ещё как-то держатся, а остальные… Хорошо хоть, лыжи обязательным уроком снова ввели. У меня вокруг три школы — за пять лет никого на лыжах ни разу не видел! Теперь вот начинают возвращать всё это. У нас ведь как: сначала разрушат, потом начинают восстанавливать.

Битца — одна только отдушина и оставалась, и то скоро отберут. Что здесь можно поделать?.. Если президент страны подарил эту землю разведчикам, то хоть ты тут тресни! Скоро загородят всё забором и всё.

 

— Но вы думаете, нет никаких шансов отстоять лыжные трассы в Москве?

 

— До тех пор, пока вот этим московским спортшколам — «Спартаку» и «Бабушкино» — будут позволять «воровать» спортсменов из регионов, и Москва за этих «варягов» будет платить, лишь бы наши школы не работали, ничего в нашем городе не будет. Всё будет продолжаться в том же духе, пока своих лыжников воспитывать не начнут. А чтобы воспитывать своих лыжников, нужны трассы. Вот тогда, может быть, и задумаются обо всех этих вопросах, не раньше. Я уж сколько на эту тему ругался с ними со всеми — бесполезно.

 

— А «воровать» — это вы имеете в виду иногородних приглашать?

 

— Конечно. Посмотрите на тех, кто сейчас за Москву выступает! Есть ли там кто-нибудь из коренных москвичей? Все ведь «ворованные», начиная с меня, с Симашова, с Савельева. Вот здесь сейчас Ширяев — нижегородский, Сидько… Откуда она, не помню…

 

— Я тоже сейчас не вспомню.

 

— Видите, не вспомните. А ведь она не московская девочка. Жалко московских спортсменов, которые реально хотят лыжами заниматься: те же зеленоградскую, химкинскую спортшколы... Им не дают развиваться, не дают работать, потому что эти «ворованные» все деньги проедают, все сметы опустошают. Та же Чепалова... Вот сейчас она вышла замуж за Рочева — всё, нет Чепаловой. Но три-то года именно она все сметы московские проедала с семьёй, правильно?

 

— Не знаю…

 

— Да ладно, не знаете вы… Всё вы знаете. Поговорите вон с Повзнером, он вам расскажет…

 

 — Ну, а всё-таки, можно сделать что-то в московской федерации, каким-то образом сдвинуть ситуацию с мертвой точки?

 

— Я не был там уже лет пять и даже не знаю, кто сейчас там президент.

 

— Вам это неинтересно?

 

— Нет, потому что я знаю, что пытаться там чего-то добиться — это всё равно, что об стенку горохом кидаться. Зачем мне это надо?

 

— Ладно, Вячеслав Петрович, давайте от этой скорбной темы вернёмся к более приятной — чемпионату мира. Воронков мне рассказывал, что когда вы сюда перед Олимпийскими играми приезжали, у вас была длительная акклиматизация, это действительно так?

 

— Десять дней в Саппоро мы пробыли, прежде чем выходить на старт. А как иначе? Здесь же снег совсем другой! У нас же тогда не было ни такого количества врачей, ни сервисменов, были только собственные голова и руки. Сами мазали, сами всё делали. Тренеры помогали, и то не все. Колчин, Аникин, Иванов, а остальные в мазях ведь ничего не понимали. Вот сами всё и постигали, сами до всего доходили. Здесь же на стадионе можно намазать так лыжи, а там, в сопках — всё другое — снег другой, температура другая, влажность другая. Надо всё это совместить, найти золотую середину. А у них сейчас, насколько я знаю, за всё это сервисмены отвечают, спортсмены сами не мажутся.

 

— Но у вас, когда вы прилетели сюда, не было каких-то нарушений со сном?

 

— Да ну о чём вы?! Мы же приехали сюда с Сахалина, уже привыкли к этому часовому поясу и климату. Мы ещё в 1971 году попробовали и тот, и другой варианты. Часть команды готовилась в Бакуриани, часть — на Сахалине. И получилось, что с Сахалина сюда приезжать — намного лучше. Тут же от Сахалина до Саппоро — сорок километров. Тот же часовой пояс, фактически — тот же климат, тот же снег, поэтому мы никакой акклиматизации тут не проходили.  Было доказано опытным путём, что проходить акклиматизацию к Японии на Сахалине — намного лучше, чем тренироваться в Бакуриани. На официальные пробы трасс Олимпийских игр, на которые приехали все сильнейшие, мы с Симашовым спустились с гор, из Бакуриани, а Скобов с Тихоновым — приехали с Сахалина, и они чувствовали себя намного лучше.

Да и потом, на Камчатке у нас до этого сборы были не раз, поэтому мы уже знали, как действовать в таких ситуациях: не надо ложиться спать в первый день — лучше перетерпеть, перемучиться, зато уж ляжешь в одиннадцать по местному времени, встанешь в семь, и дальше всё будет хорошо.

 

— Вас не удивило, что команда в этом году приехала на чемпионат без временной акклиматизации? Как вы вообще относитесь к эксперименту Юрия Викторовича Бородавко, заключающемуся в том, что спортсмены приехали сюда сразу из Цахкадзора, с высоты?

 

— Лично моё мнение следующее: экспериментировать надо не здесь! Это чемпионат мира. М-и-р-а!!! А он думает, что здесь первенство ЖЭКа…

 

— Как-то вы жёстко в его адрес высказались…

 

— Да потому что ребят жалко. Не надо повторять старые ошибки. Мы уже потом не делали этих ошибок, а они сейчас вернулись к тому, с чего мы в 68-м году начинали.

Та самая эстафета предолимпийской недели 1971-го года в Саппоро. Кусочек интервью с Вячеславом Петровичем, посвящённый этому событию: — Тренеры решили в тот год опробовать разные варианты акклиматизации — мы с Симашовым спустились из Бакуриани и бежали здесь без акклиматизации, а Скобов с Тихоновым готовились на Сахалине. И они намного лучше себя чувствовали, чем мы с Симашовым, пусть даже и спустившись с высоты. И всё, на экспериментах была поставлена точка, было принято решение, что перед Олимпиадой вся команда едет на Сахалин проходить акклиматизацию, пробовать снег. фото: ИТАР-ТАСС.

— А вы считаете, что здесь была допущена ошибка?

 

— Да мне просто жалко этих пацанов — сегодня посмотрите на них, что они покажут.*  Они приехали сюда со скользючего снега. Со скользючего! А здесь снег — совсем другой, к нему приспосабливаться надо… Сейчас посмотрите, что здесь будет, когда солнышко выглянет — всё поплывёт…

 

— Дело только в непривычном снеге или ещё и в недостаточной акклиматизации?

 

— Не знаю… У нас Юрка Скобов всегда приезжал в Мурманск накануне гонки и на следующий день всегда бежал будь здоров! Там тоже разница большая, но он вот доказывал, что так вот — сразу с самолёта на старт — лучше. А когда три дня пройдёт — может быть, это и хуже, они уже в «яму» попадают. Но, может быть, я и ошибаюсь, может быть, Бородавко и прав — сегодня увидим.

 

— Когда вы узнали, какой будет состав на мужскую эстафету, не удивились? Что думаете по поводу того, что Ширяева не включили в состав?

 

— Что думаю?.. Жалко пацана. Но команда есть команда. Капитан сказал, что доверил эстафету этим людям, значит, вопрос закрыт. Когда доверие есть, тогда и результат не за горами. А пацана, конечно, жалко... Он заслужил своё право бежать в эстафете.

 

— Чьё право сильнее — капитана и тренера, формирующих команду по своему усмотрению,  или человека, который по спортивному принципу отобрался в команду?

 

— Каждый прав по-своему, но за капитаном — последнее слово. Если Рочев взял на себя такую ответственность, значит он и прав. Я, правда, не знаю, Рочев там последнее слово сказал, или тренеры, я там не был, ни с кем не говорил. Но я, честно говоря, думал, что Ширяев всё-таки побежит, думал, что его поставят.

 

— Ну, а вообще какое общее впечатление от выступления российской команды здесь? Вы ведь болели за наших с самого первого до последнего дня…

 

— Впечатление — как и у всех. Мало. Четыре медали — это очень мало. Меня ещё удивило, почему квоты полностью не использовали... Надо, например, чтобы бежали четыре человека, а бегут три. Что, в России бежать некому что ли? Столько пацанов, столько девчонок… А на старт выходить, получается, некому.

 

Но такая история не только у нас, у всех волнами. Так же у норвежцев, так же у финнов. Посмотрите, финны как стали подниматься в последние годы: Куйтунен два года пропустила из-за дисквалификации и посмотрите, что сейчас делает. А у нас думают, что на молодняке можно выехать. А тут — посмотрите, все, кому за тридцать — все бегут. Это же чистая мужицкая и бабья сила начинает работать после тридцати.

 

— Но по-разному... Посмотрите, Стейра или та же Йохауг — молоденькие девочки, а бегут немногим хуже Куйтутнен.

 

— Это всё же исключения. А в основной массе лыжники раскрываются значительно позже, нужно уметь довести их до этого состояния. Такие гиганты, как эта Йохауг, рождаются далеко не каждый день и каждый год. Вы вспомните, как она вчера работала — как швейная машинка, работоспособность — просто потрясающая!

Вячеслав Веденин среди журналистов в Саппоро был нарасхват... фото: Иван Исаев.

— Заметили?

 

— Да как такое не заметить? Да и не я один — Коля Бажуков с нами сидел, Вася Рочев — все заметили. Если бы наша хоть одна так отработала…

Хорошо бы, чтобы сегодня ребята что-то показали. Может быть, Бородавко и прав, что оставил ребят в Цахкадзоре, чтобы в этой конюшне не возиться. Здесь ведь тоже, когда во всём этом варишься, по нервам бьёт. А когда ничего не видишь, тоже хорошо бывает.

 

— Ну, посмотрим... Будем болеть сегодня?

 

— Конечно, только так.

 

беседовал Иван ИСАЕВ,

подготовка к печати — Андрей АРИХ,

Саппоро, 4 марта 2007 г.

*Этот разговор с Вячеславом Петровичем состоялся рано утром перед 50-километровой гонкой.