Юрий Каминский: Мы сделали почти всё, что могли

Опубликовано: Журнал №62

За несколько последних лет спринтеры приучили нас к тому, что их выступления на мировой арене становятся самыми яркими и захватывающими. 

ИЗ ПЕРВЫХ РУК

Казалось бы, еще совсем недавно на Олимпиаде в Ванкувере мы рукоплескали двойному успеху в индивидуальном спринте классическим стилем Никиты Крюкова и Александра Панжинского и с нетерпением ждали того, что в Сочи мы увидим как минимум повторение ванкуверского успеха. И на то были все основания, ведь буквально год назад, на чемпионате мира в итальянском Валь ди Фиемме, Никита Крюков и Алексей Петухов — подопечные Юрия Каминского и Михаила Девятьярова — завоевали целых два золота в обоих видах спринтерской программы. 

Увы, ожиданиям сбыться не было суждено, хотя шансы на золото у наших спринтеров были и в индивидуальном, и в командном спринте. И шансы вполне обоснованные. Однако завоевать на сочинских Играх им удалось лишь одну медаль — серебряную — в командном спринте классическим стилем, где в дуэте с нашим прославленным спринтером Никитой Крюковым бежал дистанционщик Максим Вылегжанин. Любители лыжных гонок наверняка помнят, с каким горьким привкусом оказалось это серебро...

О коллизиях спринтерской борьбы на сочинской лыжне мы беседуем со старшим тренером спринтерской команды Юрием Михайловичем Каминским.

— Результат, конечно, нас не устроил. Сказать, что мы были разочарованы, значит, не сказать ничего, — говорит Юрий Каминский. — Впрочем, лично у меня было некоторое предчувствие того, что у нас могут быть проблемы в коньковой гонке, потому что в предшествовавших стартах не было той стабильности, которая нужна для высокого результата. Однако при благоприятном стечении обстоятельств все российские спортсмены могли бороться в спринте за медали, особенно Сергей Устюгов. Во всяком случае, были такие надежды, поскольку наша январская контрольная тренировка показала, что он хорошо себя чувствует в горах. 

— Но ведь после Ванкувера именно Алексей Петухов считался чуть ли не главным претендентом на «золото» в Сочи?

— Мы пытались все эти годы подготовить Алексея, создать в нем такой запас психологической прочности, чтобы он мог побеждать. К сожалению, этого не получилось. Была, конечно, надежда и на Крюкова, поскольку за последние пару лет он достаточно хорошо подтянул свободный стиль, выиграл в Валь ди Фиемме в паре с Петуховым «золото» в командном спринте свободным стилем. Хорошие аэробные качества, которые мы усилили при подготовке к этому сезону, позволяли ему надеяться на выход в финал. А уж в финалах он редко остается без медали. Но, увы, повлиял случай, или опять же не хватило запаса прочности, раз он запнулся за лыжу Антона Гафарова и не сумел пройти в полуфинал...

— Вы считаете, что Никита в четвертьфинале допустил тактическую ошибку?

— Конечно — в тот момент, когда он выпустил вперед Халфварссона. Не надо было этого делать. Тем более, как говорил потом Никита, да и мы увидели это по пульсограммам, он шел в том момент даже ниже уровня ПАНО и с большим запасом прошел подъем. Крюков решил, что у него достаточно сил, чтобы потом внизу, на скорости, на последних 200 метрах и на финишной прямой, как обычно, проскочить всех соперников по забегу... Увы, получилось так, что его закрыли на спуске, да еще и тормознула эта заминка с Гафаровым. В итоге Никита оказался в проигрышной ситуации на финише.

— Наверное, в ситуации, когда двое наших спортсменов выходили в один четвертьфинал, можно было попробовать использовать командную тактику? Или такой вариант вами не просчитывался?

— Что значит «сработать командой»? Закрыть Хаттестада? Да, такая задача перед ребятами стояла. Они должны были не дать ему выйти вперед, поскольку по скоростным качествам он — один из самых быстрых, если не самый быстрый спортсмен на сегодняшний день. Но, видимо, понимая, что наши будут пытаться его нейтрализовывать, он сразу же вышел вперед. 

Его пример ведения гонки на всех этапах очень показателен — норвежец пытался исключить все случайности! Хотя для него это абсолютно не свойственно. Впрочем, в последнее время он бегает именно таким образом. Раньше, когда Хаттестад выигрывал Кубок мира, в 2008-2009 годах, тактически он бегал достаточно вариативно: мог как выходить вперед, так и держаться в забегах сзади, а потом резко выходить вперед на финише... На Олимпиаде в Сочи он явно на финиш не рассчитывал. Старался решить все вопросы задолго до конца дистанции. 

Еще одно мое многолетнее наблюдение: четвертьфиналы на Олимпийских играх и чемпионатах мира по остроте борьбы практически равны полуфиналам на этапах Кубка мира. Здесь не бывает проходных забегов. И нашим спортсменам мы об этом неоднократно говорили, чтобы они на четвертьфинал выходили с таким настроем, как будто это их последний забег. Тем не менее опытный лыжник-спринтер бережется в забегах по максимуму, понимая все трудности, которые возникают в горных состязаниях, а в сочинских — особенно, поскольку мы провели здесь несколько сборов, тестировались, делали углубленные обследования... И все мы: как тренеры, так и спортсмены понимали, какие лимитирующие факторы существуют для каждого из них. И каждый знал, где и сколько он может потратить сил, и сколько их надо сэкономить...

— Спортсмены вашей группы или вообще все?

— Нашей, конечно. За остальных я не могу говорить.

— Я специально спросила об этом, потому что было много обсуждений у нас на веб-сайте «Лыжный спорт» относительно того, что Сергей Устюгов работал на своих этапах не слишком экономно... Ведь надежда на то, что он прорвется к медали, была у всех. Но в финале было видно, что Сергей уже не слишком резво заходил в предпоследний подъем. И на деревянных ногах ехал тот злополучный спуск, где попал в завал... В чем была его ошибка?

— Самая главная ошибка Сергея заключалась в том, что он дважды: в четвертьфинале и в полуфинале — сделал слишком мощные ускорения, которые, несомненно, происходили в зоне гликолиза. И за время, отведенное до финала, просто не смог восстановиться. Но как это ни странно, он уже который раз наступил на одни и те же грабли. Ведь еще в январе, когда мы практически в тех же условиях в Сочи проводили контрольную тренировку, пусть в режиме спринтерской эстафеты, у Устюгова также к последнему забегу не получилось восстановиться, и он не смог показать желаемого результата. Сам себе на этом последнем этапе очень сильно проиграл по времени. Причем сработал там по абсолютно такому же сценарию, как затем и на Олимпиаде: совершал ускорения, пытался оторваться, и на третий раз его уже не хватило... Понятно, что на контрольной тренировке ребята бежали классикой, поскольку мы в тот момент прикидывали варианты эстафетного состава на Олимпиаду. Но выводы-то из той ситуации следовало бы сделать.

— Молодо-зелено...

— Тем не менее такие эпизоды надо хоть как-то анализировать! Впрочем, Олег Перевозчиков потом подтвердил, что давал Устюгову задание на финал отрываться сразу. Но у него, как мы видели, это не получилось. В финале собрались спортсмены достаточно быстрые и резкие: тот же Хаттестад, Петерсон, Йонс­сон... Эмиль, кстати, вначале тоже пробовал «дергаться»... Потом, правда, как мы говорим, «встал», и, видимо, плюнув на все, спокойно докатывался до финиша. 

Такие реактивные ускорения в горах, которые совершал Сергей, даром не проходят. Но на следующих стартах уже не в горах, а на этапе Кубка мира в Фалуне, у него получилась аналогичная ситуация: квалификацию и два забега Устюгов прошел довольно легко, а в финале опять ничего не смог сделать... Это еще раз говорит о том, что у него даже на равнинных стартах в прошедшем сезоне иногда западал четвёртый повтор.

— Ну, в Сочи можно что-то списать на случайность и падение...

— Трудно сказать, сумел бы Сергей, если бы не падение, в этом состоянии сражаться на финише за медаль... Глядя на того же Хаттестада, было видно, что он вел борьбу очень вдумчиво. Даже если и уходил вперед, то делал это достаточно экономно, плавненько, без лишних рывков, по-спринтерски... В отличие от Устюгова, который делал все рывки резко, сильно закисляя свои мышцы, подрывая возможности своей функциональной системы... 

По моему мнению, если бы Сергей еще в четвертьфинале постарался сэкономить силы, провел забег поспокойнее, не выигрывая пять метров на финише у второго спортсмена и десять — у третьего, когда можно было спокойно держать отрыв в метр-два, у него было бы значительно больше шансов сражаться в финале за медаль, в том числе и за золотую...

— Он, похоже, поймал кураж, и купался в ощущении собственной силы, не особенно задумываясь о последствиях...

— А зря! В спринте нужно держать ухо востро. Можно сравнить тактику Устюгова на сочинской Олимпиаде и Панжинского — в Ванкувере, поскольку они были примерно в одном возрасте. Александр вел свои забеги куда более вдумчиво и грамотно, хоть и выигрывал, начиная с пролога. Он не выходил первым, хотя легко мог это делать. И было четко видно, что в четвертьфинале Саша берегся, не растрачивал силы на промежуточную победу. А когда выходил вперед, делал небольшой отрыв и достаточно легко его поддерживал.

— Мне кажется, это уже элементы спринтерских университетов, которыми могут не владеть дистанционщики, к которым причисляет себя Сергей Устюгов...

— Вполне возможно, что в дистанционной команде, где тренировался Сергей, не особенно прорабатывали детали спринтерской контактной борьбы, тактики ведения гонки. Мы в своей группе этим вопросам уделяем достаточно много внимания. 
Велась ли такая работа с Сергеем — мне трудно судить. Но большой искушённости в этом вопросе в его тактике бега я не увидел. Ну а поскольку в этом плане он несколько отстает, оттого и бросается в ускорения, теряя голову. И ему, и его нынешним наставникам, как мне кажется, об этом стоит задуматься, если у них есть намерение продолжать соревноваться в спринте.

— Еще одна драматическая история, разыгравшаяся в коньковом спринте на Играх, была связана с вашим подопечным Антоном Гафаровым. Многие болельщики очень искренне сопереживали ему после падения, когда он на сломанной лыже и со сломанными палками пытался доехать до конца дистанции, не сходил с трассы... Вы, в свою очередь, еще в Сочи заметили: то, что он пытался двигаться к финишу на сломанной лыже, не самый главный героизм в истории с Антоном. Так в чем же этот героизм заключался?

— Прежде всего, в том, что Антон Гафаров, несмотря на постоянные проблемы со спиной, на протяжении нескольких лет упорно тренировался, чтобы выйти на этот старт на Олимпиаде и бороться за высокий результат. По тому состоянию, в котором находилась его спина, ему нужно было сделать операцию еще в прошлом году. Но из-за подготовки к Олимпиаде он решил хирургическое вмешательство отложить и прооперировался только нынешней весной, надеюсь, вполне успешно.

— А что у него было со спиной? Помню, еще прошлым летом, когда я побывала у вас на сборе в Вуокатти, из-за болей Антон не все тренировки выполнял вместе с остальными ребятами вашей команды...

— Эта проблема у него еще с детско-юношеского спорта. Спина болела, но ее не лечили. В итоге ситуация оказалась достаточно запущенной. Мы как могли в течение нескольких лет ему облегчали работу с утяжелителями и на силовых тренажерах. Но все равно травма так или иначе давала о себе знать. Антон, постоянно превозмогая боль, продолжал тренироваться. На многих тренировках наблюдал, как он, стиснув зубы, продолжал работать, и никогда в тренировочном процессе не просил поблажек. И на вопрос «Как ты?» всегда отвечал: «Сойдет...» И хотя с ним регулярно работал наш доктор, помогал массажист, я понимал и видел, что на многие тренировки он выходил с болью. Перед его силой воли я преклоняюсь. Именно то, что Антон с такой серьезной травмой продолжал упорно тренироваться и готовиться к Олимпиаде, считаю если не героизмом, то как минимум серьезным мужским поступком.

Когда во время полуфинала в Сочи Антон упал во время гонки, он порвал связку в районе позвоночника, которая держит мышцу спины. И с этой травмой добрел до финиша в состоянии аффекта. На этом Олимпиада для него закончилась. Увы...

— Все помнят, что Антон Гафаров отобрался на Олимпиаду в Сочи одним из первых, причем на классическом спринте, на этапе Кубка мира в Куусамо. 

— И сразу же создал нам кучу проблем (смеется). Мы не предполагали, что там отберется именно он, да еще в классике. Во-первых, мы хорошо понимали, что Антон все-таки не «горняк». И мы с ним за тот период, что он готовился в составе спринтерской группы, пытались преодолеть эту проблему как минимум три года. Мы добились того, что в четвертьфинале и полуфинале ему удавалось проходить дальше. Перед Играми он и в Давосе был в полуфинале (чуть-чуть не хватило, чтобы выйти в финал). И уже там он показывал себя вполне достойно и получил право стартовать на Играх в индивидуальном спринте свободным стилем. А вот для спринтерской эстафеты было явно видно, что проблемы не решены. И вопрос «могут ли они решиться?» оставался. Хотя в аэробных качествах мы его все-таки подтянули. Тем не менее индивидуальный спринт для Гафарова оставался все-таки более предпочтительным, посколь­ку там паузы для отдыха и восстановления между забегами намного больше, чем в командных гонках... Поэтому его участие в командном спринте было под огромным вопросом. 

Что же касается тех стартов, где он выступал, по его собственным ощущениям, он чувствовал себя вполне хорошо. Лично у меня не было оснований ему не доверять. А если оценивать то состояние, в котором он находился во время Олимпиады в Сочи, то оно было лучшим за все время, которое я его знаю. Уверен, если б ему удалось пройти в финал, Антон мог бы бороться за медаль. Да и вдвоем с Устюговым им было бы легче управлять забегом, бороться в позиционном плане и решать серьезные задачи.

— А что все-таки помешало Алексею Петухову реализовать свой горняцкий потенциал на сочинской трассе? Во время экспресс-интервью, которые транслировались ТВ, он сам говорил о том, что проблема была в жёсткости трассы, что его дергало на спусках...

— Алексей старался максимально сэкономить силы как в четвертьфинале, так и в полуфинале. Он думал, прежде всего, о том, как он будет бороться за медаль. Поскольку задача перед ним стояла только такая. В полуфинале он решил обойтись малой кровью. Ведь и в четвертьфинале Лёша не хотел напрягаться. Но когда ускоряться начал Устюгов, ему все-таки пришлось потратить больше сил, чем он планировал. Но в четвертьфинале он прошел, в общем-то, беспроблемно. А в полуфинале совершил ряд тактических ошибок — возможно, под влиянием этих снежных условий, на которые он как раз и жаловался в телеинтервью. 
Петухов не очень быстрый гонщик. И при таких вязких условиях трассы ему взорваться сложнее, чем, скажем, тому же Устюгову. Он, конечно, пытался выйти на подъеме, но его все время закрывали. А финишная прямая — не его козырь. Всё, что он мог бы сделать, он должен был делать на подъеме. 

Повлияла на результат еще и его зависимость от многих обстоятельств. Возможно, на него сильно давил тот факт, что мы рассчитывали на его медаль. Да мы этого и не скрывали — об этом несколько лет говорили. Тем более, тогда в основной команде еще не было Устюгова, и главные надежды были связаны именно с Петуховым — он как раз тот лыжник, который очень хорошо чувствует себя в горах, на сложных дистанциях (читай на подъемах). Но случилось так, что все время до его старта (последние две недели, которые наша группа находились на Олимпиаде) мы готовились на жестком снегу и на жесткой трассе. А буквально накануне резко потеплело. Алексей, к сожалению, не сразу приспосабливается к изменению снежных условий. Но это не значит, что он не мог бороться. Если бы он оказался в финале, то вполне смог сражаться за медаль, поскольку от забега к забегу скорость у всех немножко падала. Тем более что в его спринтерской биографии бывали ситуации, когда он после 20-х мест в прологе попадал в финал и занимал призовые места. 

— Теперь, я думаю, самое время поговорить о том, что удалось и что не удалось сделать в подготовке к Олимпийским играм в Сочи?

— Если говорить об индивидуальном спринте, то мы были очень осторожны в плане прогнозов относительно наших спортсменов, кроме, пожалуй, Петухова, поскольку все остальные лыжники у нас скоростно-силового профиля. И аэробные качества у них похуже. Крюкову, правда, эти качества, позволяющие бороться в условиях среднегорья, нам удалось подтянуть. Поэтому при определенных условиях на него тоже можно было рассчитывать. И это понятно, поскольку на прошлогоднем чемпионате мира он вполне успешно справился с коньковой работой в командном спринте, который проходил также на высоте, правда, несколько меньшей, чем та, на которой располагались трассы Олимпиады. Именно поэтому мы старались построить подготовку таким образом, чтобы она смогла повлиять на совершенствование всех тех качеств, которые будут нужны в конкретных условиях Сочи. Естественно, перед этим провели тестирование...

Мне хотелось начать всю эту работу ещё с 2011 года. Но тогда не получилось по ряду организационных причин. А вот в 2012 году мы смогли проверить схему подготовки к Сочи. У нас было четыре экспериментальных группы, которые из разных мест съезжались к будущим олимпийским трассам. Таким образом, нам удалось определить, в каких горах, на какой высоте, какая методика будет лучше на этапе непосредственной подводки к олимпийским стартам. В этом тестировании участвовали спортсмены из второго состава.

Затем, в 2013 году, сразу после чемпионата мира, пожертвовав некоторыми этапами Кубка мира, мы буквально через день провели недельный сбор в Сочи, правда, в условиях острой акклиматизации (первой волны). Определили индивидуальные реакции именно на сочинскую высоту каждого из трех спортсменов, которые на тот момент имели шансы попасть в олимпийскую команду — Крюкова, Петухова и Панжинского. Антон Гафаров по итогам этого сезона кандидатом в команду не рассматривался. 

После проделанной тестовой работы у нас было четкое понимание того, чего каждому из них не хватает. И, исходя из этого, в тренировочном процессе старались внести изменения, которые могли повлиять на улучшение этих качеств, прежде всего связанных с аэробной производительностью. И вся тренировочная деятельность, естественно, была подстроена под сочинские соревнования. 

— Хотелось бы все-таки уточнить, почему после чемпионата мира в Сочи не тестировался Гафаров?

— Поскольку Антон не участвовал в чемпионате мира в Валь ди Фиемме, он уехал к себе в Ханты-Мансийск, где продолжал подготовку к следующим стартам Кубка мира.

Не могу сказать, что мы этот предсочинский подготовительный период отработали суперидеально. По окончании Олимпиады в Сочи свою подготовку мы много анализировали вместе с аналитическим центром ЦСП. Тем не менее каких-то серьезных системных ошибок, по всем оценкам, мы не совершили. Что можно было бы еще сделать — так все это по мелочам, по тем небольшим просчетам, связанным с порядком стартов в подводящий период, что-то слегка скорректировать. Но принципиально на состояние спортсменов они вряд ли могли повлиять. По всем параметрам наши спринтеры подошли к главным стартам Олимпиады в состоянии близком к наилучшему. Не берусь говорить про наилучшее, потому что оно пока не доказуемо. Но по многим параметрам, таким как, например, биохимия крови, по оценкам функционального состояния, по пульсометрии — ребята были в хорошем состоянии.

— Как вы считаете, тот недочет при подготовке трассы на спуске, где все падали в индивидуальном спринте свободным стилем, был организационным? В одном из ваших интервью накануне стартов вы говорили, что ответственные за подготовку трасс специалисты обещали чуть ли не перед каждым забегом заново укатывать лыжню, чтобы обеспечить высокий уровень подготовки... На деле же ничего этого не было!

— Как объясняли ответственные за трассу люди, их специальные машины с катками были рассчитаны на свежий снег. А в условиях старого мокрого снега они не годились. Из-за случившейся оттепели нужно было укреплять трассу, посыпая ее селитрой. Но получилось так, что машины для распыления селитры, которые были закуплены, также не могли работать в том мокром и вязком снегу, поскольку система распыления селитры зависела от того, как крутится укатывающий валик. А в том снегу этот валик не крутился вообще. И селитру не могли посыпать равномерно. Пришлось рас­сыпать ее руками. В итоге тоже сделали это не везде и неравномерно. Да еще и селитра оказалась не та, которая нужна. Оттого даже на подъемах где-то встречались жесткие куски, а где-то мягкие... И между спортсменами шла тактическая борьба еще и за участки лыжни, которые были более жесткими. Спортсмены уже знали, где такие участки, и старались выбирать. В частности, Крюков, когда пропустил вперед Халфварссона, как раз искал место, где лыжня была пожёстче.

Как выяснилось позже, рабочие по трассе верхушку спуска засыпали селитрой, а в середине и внизу этого не сделали. И тот кусок, где все падали, как раз и оказался не засыпанным. Да еще был изрядно разрыт падениями в прологе. После квалификационного раунда спуск, естественно, выровняли. Но поскольку снег был очень мягким, он после каждого забега быстро снова превращался в кашу. Тот же Гафаров говорил, что даже не понял, как он упал и почему. Единственное, что почувствовал, что одна лыжа была у него на жестком снегу, а вторая ушла, как в песок. Получается, что именно эта лыжа его и затормозила, он не смог выровняться, его развернуло, раз он так серьезно сломал лыжу... Вообще, скажу вам, такого количества падений я давненько не видел на международных гонках!

— Понятно, что после такого ералаша на индивидуальном спринте был проведен серьезный «разбор полетов», ведь впереди еще была командная спринтерская гонка классическим стилем, где наша команда считалась главным фаворитом, ведь за нее выступал самый быстрый «классик» спринта, олимпийский чемпион и двукратный чемпион мира Никита Крюков, а также победитель предолимпийского командного спринта в Сочи Максим Вылегжанин. Если можно, расскажите, как формировалась эта команда? Все помнят, что год назад, когда наши дистанционщики Дмитрий Япаров и Максим Вылегжанин на этапе Кубка мира в Сочи выиграли спринтерскую эстафету, многие горячие головы стали говорить о том, что именно в этом составе ребята должны выступать на Олимпиаде... Что вы думали по этому поводу? И как рождался дуэт Вылегжанин-Крюков?

— Все дело в том, что группа Олега Перевозчикова на том этапе Кубка мира оказалась в почти идеальном состоянии. В то время как мы, да и многие другие лыжники из мировой элиты, рассматривали тот старт как проходящий перед чемпионатом мира. А еще как тестовый, на котором можно было проверить разные варианты подготовки, смазки лыж и тому подобное. 

Если говорить о нашей группе, то у нас было недостаточно времени для акклиматизации (ребята выступали на 11-й день, а это «яма»), плюс в тот день были проблемы со смазкой... Кстати, за день до этого, хоть это тоже не самый лучший день для гонок, они бежали индивидуальный спринт, и там выглядели и чувствовали себя получше. Они были в финале. Хотя и тот день был не самым лучшим для гонок, что как раз и помешало им показать более высокий результат. Но то, что дошли до финала — меня вполне устраивало. Тем более по Крюкову, поскольку это был спринт свободным стилем.

— Поясните, пожалуйста, на какие дни в горах приходятся «ямы»? И в какие дни лучше соревноваться или выполнять большую нагрузку?

— Считается, что наиболее негативное состояние в горах приходится на первую неделю. Причем, многие отмечают особенный спад физического состояния на 2-3, а также 5-7 дни. Кроме того, плохое состояние у большинства спортсменов может быть на 10-11 дни. Хотя встречаются спортсмены, мы их называем «горняками», которые после 5-6 дней акклиматизации чувствуют себя в горах хорошо.

— Понятно. Тогда давайте вернемся к спринтерской эстафете.

— Спринтерская эстафета практически во всех странах формируется, я думаю, примерно одинаково. На последний этап обычно ставится спортсмен, обладающий спринтерскими навыками: не важно, спринтер он или дистационщик. Главное, чтобы он имел навыки тактической борьбы и достаточно хорошо бежал спринт. На последнем этапе надо уметь мощно финишировать. На первый же этап стараются подобрать спортсмена, умеющего достаточно хорошо выдерживать высокую дистанционную скорость. А в идеале — умеющего сработать на отрыв, а это уже дистанционные возможности спортсмена.

— Но именно так работал Петухов в Валь ди Фиемме...

— Да, хотя, к большому сожалению, на заключительном этапе у Алексея это получилось не до конца — шел снег, мешая скольжению. Он делал небольшой отрыв на подъеме, но на спуске его накатывали. Тем не менее Алексей на всех этапах отправлял Никиту первым. И самое главное, на последний этап — в голове группы.

— Вы достаточно давно поняли, что условия соревнований в Сочи будут специфическими. И соответственно заранее начали к ним готовиться. К спринтерской эстафете какая-то специальная работа велась?

— Да, конечно. Мы готовились на классику в том же ключе, что и на свободный стиль — в аэробном плане, повышая мощность спортсменов. И хотя мы допускали такой вариант, что вторым в этой гонке может бежать дистационщик, мы и своих спринтеров готовили к командному спринту. Мы даже организовали подготовку дублирующего состава, пригласив в спринтерскую группу Ивана Гуляева и Никиту Ступака, которые за год до этого на чемпионате России в Сыктывкаре неплохо показали себя в спринтерской эстафете. У Ступака был даже абсолютно лучший результат. Мы надеялись, что сможем за год подтянуть этот дуэт до мирового уровня. Думали, что и Александр Панжинский сможет в аэробе прибавить, чтобы поувереннее чувствовать себя на сочинской высоте, мы с ним специально много работали в этом направлении. 

— Но Панжинского в сентябре опять «срубил» гайморит...

— Да. В итоге получилось, что еще перед Валь ди Фиемме у него сильно упала гемоглобиновая масса. А потом в середине сентября, на сборе в Вуокатти, он снова заболел гайморитом. Уехал в Москву, сделал операцию, к середине октября вылечился, но восстанавливался долго, потому что аэробные качества были подсажены из-за приема антибиотиков. А они у него и так были не самым сильным звеном.

— Тем не менее в командном спринте на этапе Кубка мира в Асиаго Панжинский здорово отработал одновременными ходами в команде с Крюковым.

— Там действительно был только одновременный бесшажный ход, который мы за последние годы очень сильно подтянули. И высота для него не критическая — всего 1.000 метров над уровнем моря. Поэтому в Асиаго его аэробных качеств на выполнение поставленной перед ним задачи хватило сполна. Вот если бы в Сочи была такая же высота, то, возможно, в эстафете побежал бы Панжинский.

— Прочитала в одном из интервью Панжинского, что он был чуть ли не в депрессии от того, что не попал в олимпийскую команду...

— Саша очень остро переживал, когда не отобрался на контрольной тренировке в Сочи. И для него это стало если не трагедией, то катастрофой точно. Состояние у него было депрессивным. Несколько дней он вообще ни с кем не разговаривал. На третий день я вытащил его на беседу. Постарался убедить, что винить в первую очередь нужно только себя. И на самом деле, он и сам был в этом немножко виноват, ведь с теми заболеваниями, что последние два года его преследовали, можно было разобраться раньше. Тогда мы обошли бы эту проблему стороной, и шансов на попадание в команду было бы намного больше. Также не могу назвать непреодолимой для него проблему гор. 

— И как вытаскивали его из этого состояния?

— Лучшее средство от самых глубоких переживаний — это работа. Через тренировки, через соревнования он потихоньку из этого непростого состояния вышел. И уже вполне достойно смотрелся на этапе Кубка мира в Драммене. 

— Кстати, что случилось в Драммене? После победы в прологе и в забегах он почему-то не вышел в финал. И нигде не было объяснения тому, что там произошло...

— В очередной раз нашего спортсмена дисквалифицировали. Как нам объяснили, за нарушение стиля. Но решение это было очень спорным, потому что способ ведения гонки и подготовки трассы были такими, что снимать там можно любого. Да и не только там. Практически везде, где спортсмены ведут гонку даблполингом. Вместо того чтобы ужесточать требования к трассам и делать их такими, чтобы у спортсменов не было возможности преодолевать их только одновременным ходом, дирекция Кубка мира применяет к спортсменам карательные меры. А в случае с Панжинским, я убежден, это было политическое решение. Может быть, связанное с Украиной. Потому что за Сашей следом ехал Халфварссон, который сделал значительно больше полуконьковых движений. Если у Саши их было одно-два, то у Халфварссона — пять-шесть. Причем, когда я смотрел повторы, то увидел, что практически каждого спортсмена можно было снимать с соревнований за нарушение стиля. 

Уверен, такие предвзятые решения судей будут продолжаться до тех пор, пока не будет унифицирована система судейства, которая зависит в лыжных гонках от произвола так называемых служителей фемиды. Как я уже говорил, ни один наш протест, поданный в обозримом прошлом, не был удовлетворен.

— Известно, что окончательно состав спортсменов, которые представили страну в командном спринте, определился на контрольной тренировке в Сочи. Можно узнать подробнее, как она проходила?

— Крюков в этой контрольной не участвовал, так как его кандидатура уже была утверждена. В контрольном старте участвовали Гафаров, Панжинский, Вылегжанин, Япаров и Устюгов. Проходил старт в режиме спринтерской эстафеты. Ребята бежали этап с общего старта. Потом 4 минуты ждали. На следующий этап выходили с гандикапом: сначала стартовал первый по итогу первого забега, а затем все остальные с отставанием от лидера по результату финиша на том же первом этапе. И так три забега. Выиграл Вылегжанин.

— А что остальные?

— Гафаров выбыл из борьбы первым. При всем том прогрессе, который он демонстрировал в этом сезоне, Антон совсем не горный гонщик. И ему явно не хватало времени, чтобы восстановиться между забегами. Это все-таки не индивидуальный спринт, где паузы на отдых намного больше, даже перед финалом. 
Насчет Япарова у меня еще в начале декабре появились какие-то внутренние сомнения. Я видел, как он вел 10-километровую гонку в Куусамо: сначала лидировал, потом резко сдал. Это говорило о том, что со скоростной выносливостью у него есть проблемы. Кроме того, зная его одновременный ход, я понимал, что на финише это тоже может стать проблемой. И еще было внутреннее предчувствие, что результаты, показанные в начале сезона — это его пик. А второй раз выйти на него вряд ли получилось бы. И потом, уже на Олимпиаде, мои опасения подтвердились. 

— Вы были в курсе, как готовился к командному спринту Вылегжанин?

— Мы с Олегом Перевозчиковым вели разговоры о том, какие нюансы было бы желательно учесть в подготовке спринтерской группы, которая тренируется в дистанционной команде. Кроме того, там работает такой изощренный тактик, как Коля Морилов, который ранее в течение двух с половиной сезонов готовился в нашей группе и был знаком со всеми нашими наработками. Поэтому я не видел необходимости еще как-то туда вмешиваться.

— Не было сомнений относительно того, что Максим Вылегжанин не успеет восстановиться к командному спринту и будет недостаточно свежим после тех гонок, которые он отбежал до этого старта в дистанционных видах олимпийской программы? Все-таки ему пришлось серьезно выложиться на 30-километровом скиатлоне, где он до последних метров в спринтерской манере сражался с Мартином Сундбю, да и после большой эстафеты, где он также выложился по максимуму, ведь у российской команды был шанс побороться за золотую медаль...

— Сомнения, конечно, присутствовали. Были два фактора: во-первых, это текущее состояние Вылегжанина, и оно зависело не просто от того, как он подойдет к Олимпийским играм, но и от того, как он пройдет эти старты... А во-вторых, были еще опасения относительно того, что он захочет стартовать еще и в 15-километровой «разделке» классикой. К счастью, он на этот старт не вышел, поэтому я считал, что всё находится в допустимых границах. И еще меня беспокоил такой момент, что у Максима не получилось хорошей подготовки к спринтерской эстафете. Наверное, эти нюансы и сыграли свою негативную роль в том, что он на своем заключительном этапе немножко отстал от лидеров на финише и передал Крюкову эстафету не на первых ролях, как было нужно.

— Мне показалось, что он слишком потратился на своем втором этапе, когда предпринял очень мощный рывок на подъеме и передал Никите эстафету с излишним отрывом... По сути, это была та же ошибка, что и у Устюгова в забегах...

— Конечно... Хотя перед ним стояла задача дергать группу и стараться передавать эстафету первым, чтобы Крюков комфортно вел тактическую борьбу, а не доставал соперников. Но необходимо было, все-таки, экономить силы на заключительный этап. Вышел первым на подъеме — и этого достаточно. Нужно было просто доехать до финиша первым, не стараясь уходить в отрыв, разрывать группу... Тем не менее я считаю, что Максим свою задачу-минимум выполнил неплохо.

— Вы перед стартом обговаривали с Максимом нюансы борьбы в командном спринте?

— Общая задача была сформулирована давно. А в нюансы я, естественно, не вмешивался, поскольку не знал его текущего состояния. И конкретных задач по этапам: на этом надо отрываться, а на этом беречься — не оговаривал. Конечно, если бы оба спортсмена готовились у одного тренера, было бы проще ставить перед обоими стратегические задачи. Как, к примеру, было с Петуховым и Крюковым на чемпионате мира. Я точно знал, что Алексей готов настолько, что может в нужный момент и в нужном месте разорвать группу или натянуть, заставить соперников поработать... К тому же многие Петухова побаивались, поскольку знали его силу, особенно на подъемах.

— Но разве прошлогодний успех Вылегжанина, выигравшего с Япаровым пред­олим­пийский этап Кубка мира в Сочи с огромным преимущест­вом над второй командой, не был устрашающим фактором?

— Думаю, что к тому преимуществу все отнеслись достаточно спокойно. Особенно после того, что произошло с ними на чемпионате мира. Да даже не оглядываясь на мировой чемпионат, как я уже говорил, я очень спокойно отнесся к тому результату... Хотя были горячие головы, которые предлагали того же Вылегжанина на командный спринт коньковым стилем ставить в команду в Валь ди Фиемме.

— Если вернуться к последнему этапу Никиты Крюкова на Олимпиаде, он заведомо пошел на этап с легкой отдачей, или она проявилась по ходу гонки?

— Там получилась двоякая ситуация. С одной стороны, конечно, смазчики поступили неправильно. Когда Никита настраивался на гонку и был весь в себе, они обратились к нему с вопросом, надо ли чуть подмазать лыжи? Как они утверждают, он сказал, что не надо. А Никита говорит, что этого не помнит. Вероятно, он в тот момент ответил на автомате, не вникая в смысл брошенной фразы. Надо было все-таки спрашивать у него о работе лыж, как только он финишировал после своего второго забега, а не спустя какое-то время, после того как он отошел от смазочного стола. То есть даже такие мелочи надо продумывать заранее. И в будущем такие вещи допускать уже будет непростительно. Ошибки надо учитывать.

— Есть ли у вас какие-то претензии к самому Крюкову по прохождению последнего этапа?

— Если исходить из состояния трассы и той смазки, которая у него была, он все сделал почти идеально. И правильным было то, что он не кинулся сразу за немцем и финном вдогонку, видя, что они чуть побыстрее начали свой этап. Хорошо было и то, что он чуть отпустил их на первом подъеме от стадиона, а потом постепенно подтягивался. Конечно же, он чувствовал, что лыжи у него едут получше, чем у них. Поэтому Никита и подкатился к ним вплотную на спуске. И когда соперники начали ускоряться, как он говорит, чувствовал в себе достаточно сил, чтобы их обойти. Но, когда он попытался это сделать на подъеме, не позволила отдача. Я стоял как раз там и видел это. Никита делал два-три шага и следовал прострел лыж, сбой в держании. А это сразу же проигрыш в метр. Тем не менее Крюков сумел остаться с соперниками вровень. На спуске, однозначно, он накатил бы обоих. Единственное, если б знал, что ему под ноги рухнет Чарнке, стоило бы чуть притормозить (смеется)... Лучше б он проиграл тогда метр на спуске и потом накатил, чем балансировал на грани фола. Даже отскочить на дальнюю лыжню у него в то мгновение не было возможности, поскольку та лыжня была почти не накатана, и лыжи по ней плохо ехали. Пришлось бы еще лишний раз перестраиваться...

— Проблем с трассой, как на индивидуальном спринте здесь уже не было?

— Нет. И нужную селитру нашли, и везде, где надо было, укрепили... 

— То есть гром грянул, перекрестились, и сделали все как надо?!

— Да. К сожалению, это по-нашему.

— На ваш взгляд, как бы разворачивались события на финише, если бы финн не свалил немца на повороте, и последний не рухнул бы Никите Крюкову под ноги?

— Естественно, мы этот вопрос просчитывали: что было бы, если бы немец не упал? Логично было просчитать, с какой скоростью двигались спортсмены по дистанции на момент падения. Мы сделали это. И оказалось, что у Крюкова была скорость на 5 процентов выше, чем у Яухоярви. А это значит, что на отрезке до финишного поворота он имел все шансы объехать финна естественным образом. И на поворот выехал бы или чуть впереди, или в худшем случае — вровень. Но, исходя из того, что переключение с низкой стойки, в которой спортсмены катятся со спуска, расталкивание на одновременный ход — это самое первое резкое движение, Крюков всегда делает очень мощно, мы уверены, что Никита еще бы и отъехал от соперника как минимум на полметра-метр. И тогда вопрос финиша был бы чисто техни­ческим — удержать полученное преимущество. Насколько всем известно, до сего момента еще никому не удавалось, выйдя за Крюковым на финишную прямую, выиграть у него на финише.

Теперь что касается того, сколько Крюков потерял в результате падения ему в ноги немца. Мы просчитали, что на этом Никита потерял порядка трех секунд, не считая того, что этот сбой повлиял и на мышечные ощущения. Включились мышцы-стабилизаторы, которые вовремя среагировали на ситуацию и позволили Никите устоять. Но чтобы устоять, ему пришлось потратить достаточно много сил. Может еще и какие-то мышцы потянул, внеся дисбаланс в плане нервно-мышечных взаимодействий, что потянуло за собой сбой во всех системах... Скорость движения на спуске у него упала сразу на 30 процентов. Для того чтобы не отстать от финна, Никите пришлось резко взвинтить темп, что он и сделал. Но, когда входил в вираж, набранная скорость погасилась. И получилось, что этот рывок оправдал себя лишь частично, при этом отобрав слишком много сил, которых, скорее всего, ему и не хватило на финишной прямой. 

— Для многих остается загадкой, как он вообще сумел устоять в этой экстремальной ситуации?

— Сумел, потому что весь предшествовавший подготовительный сезон мы устраивали специальные тренировки, когда ребята нашей группы разыгрывали контактную борьбу на спусках, скатывались с гор, толкая друг друга и тренируя сохранение равновесия в экстремальных ситуациях. Вся эта работа была направлена на повышение устойчивости. Мы предполагали, что на Олимпиаде борьба будет жесткой. Да и в течение всего сезона Крюков несколько раз попадал в такие ситуации, когда ему приходилось проходить участки трассы на одной ноге, когда его прижимали к краю, выталкивали... И он везде умудрялся устоять. В этом сезоне у него не было чистых падений, как говорится, по собственной вине. Упал лишь в Лахти, когда его зацепил соперник. Хотя было время, когда Никита по 4-5 раз падал на соревнованиях в течение сезона. 

— Скорее всего, в тот момент, когда Крюков был на грани падения, а потом бросился вдогонку, на какое-то мгновение он потерял присущее ему хладнокровие, контроль над ходом борьбы и именно из-за этого резко рванул за финном?

— Если б в этом момент он действовал хладнокровно, и постепенно набирал скорость, даже чуть дальше отпустив Яухоярви, он бы так резко не закислился, а имел возможность выбрать образовавшееся отстава­­ние чуть позже...

— Момент падения Чарнике происходил на ваших глазах?

— Нет. Я стоял на последнем подъеме. И с него не было видно той части спуска, которая была за поворотом. Видел, как они зашли на поворот, а потом сильно удивился тому, что Крюков, который шел вслед за финном, отстал от него в конце спуска. Хотя я знал, что лыжи у Никиты едут лучше... 

Но в этот же момент ребята сказали по рации, что произошло. И все-таки я надеялся, что шанс у него есть. Да и Никита, судя по тому, что он боролся до конца, на это рассчитывал. 

Еще одну злую шутку с ним сыграл тот факт, что расстояние между лыжнями на финишной прямой было больше, чем обычно. Как правило, на всех международных соревнованиях одна лыжня от другой на финишной прямой находится на расстоянии 60-70 сантиметров. На сочинском же лыжном стадионе была достаточно широкая поляна. И до начала соревнований, пока мы тренировались на трассе, там было шесть лыжней. А к гонке сделали только четыре лыжни на финишной прямой на расстоянии 90 сантиметров. И когда Крюков перестраивался (это было видно на повторе), у него произошел сбой, поскольку момент перестроения с лыжни на лыжню доведен до автоматизма, спортсмен выполняет его без акцентирования внимания. Из-за этого опять была потеря как минимум в метр, а то и больше. А ведь в тот момент Никита почти догнал финна — между ними было меньше чем полсекунды. Оставался короткий финиш, около 20-25 метров, и, скорее всего, всё могло решиться в разножке. Обычно за счет филигранного исполнения этого элемента Никита выигрывает у соперников не менее двух-трех десятых секунды. 

— А еще у Крюкова телескопическая нога...

— (смеется) Да, и у него одна из лучших разножек в мире. И если б не этот сбой при перестроении с лыжни на лыжню, ему удалось бы подъехать вплотную, оставался шанс пару десятых секунды на разножке зацепить. А из-за этого сбоя как раз последний шанс и рухнул...

— Ну, а финиш вы уже, конечно, видели?

— Видел. И расстроился, конечно. Потом сразу пошел в нашу смазочную кабину. А навстречу мне Анатолий Иванович Шмигун — поздравляет с золотой медалью. «С какой золотой ме­далью?» — спрашиваю у него. «Да, — говорит, — сто процентов даю, что финна сейчас снимут... Я смотрел на мониторе в кафе, там явно было нарушение!» 

Я схватил рацию, стал вызывать Юрия Анатольевича Чарковского, просил передать Елене Вяльбе, чтобы подавали протест. Они мне ответили, что сейчас подают протест немцы — они с ними уже разговаривали. И все замерло в ожидании. А через полчаса получили ответ... Оказалось, что протест немцы подали совсем не о том...
Но в принципе, техделегаты и судьи в этом году внедрили такую практику, что они сами просматривают ход гонки и принимают какие-то решения. А там было падение, поэтому момент просматривался особенно тщательно. И сразу же был разбор этого случая, независимо от подаваемых протестов. Но если мы с чем-то не согласны, мы подаем протест, причем, не обязательно сразу. В течение 48 часов, потом апелляцию... Там можно было бороться достаточно долго. Но по тому решению, которое судьи уже приняли, было ясно, что у нас вряд ли что-то получится. Шансов почти никаких не оставалось.

— Так нарушение всё-таки было?

— Конечно. Когда один соперник проезжает другому по лыжам — это всегда нарушение.  Больше того, могу сказать, что многие знакомые финны, которые смотрели Олимпиаду по телевизору, были абсолютно уверены, что за такое нарушение финскую команду должны были снять с соревнований. Даже на этом уровне все понимали, что их соотечественник нарушил правила. 

— И всё же непонятно, почему судьи обошлись так лояльно с финном... Крюкова ведь в Давосе за куда меньшее нарушение сняли с гонки...

— Кстати, там вообще не было ни от кого никаких протестов. Члены жюри просмотрели запись и приняли такое решение. Там даже Брандсдаль подошел к Крюкову и извинился — мол, из-за меня тебя сняли!.. 

Но если посмотреть статистику, в спринтерских гонках, по-моему, ни на одном чемпионате мира и ни на одной Олимпиаде не было ни одного удовлетворенного протеста. То, что они вынесли финну предупреждение, говорит о том, что косвенно они признали нарушение правил. Однако если было нарушение, которое повлияло на результат — по правилам должна была быть дисквалификация. Но судьи решили по-другому. Спросите почему? Не знаю.

— Удивительно, что никак не смог повлиять на решение по дисквалификации за нарушение правил главный судья соревнований Вячеслав Веденин...

— Судейство в спринте было организовано так, что над главным судьёй стоял директор Кубка мира Пьер Миньерей, который, в общем-то, и принимал решения. А по голосованию в том совещании, насколько мне известно, только двое из пяти членов жюри проголосовали за дисквалификацию.

— Я думаю, эта дискриминация, и особенно по отношению к нашим спортсменам, которых на международных стартах наказывают чаще всего, будет происходить до тех пор, пока наша страна не будет серьезно представлена в FIS.

— Сейчас наша федерация готовит ряд шагов в этом направлении. В технический комитет планируют ввести Вячеслава Веденина, владеющего иностранным языком и достаточно образованного специалиста.

В Ванкувере, когда была ситуация с падением в квалификации Петры Майдич, было же судьями принято решение в пользу спортсменки о допуске ее в забеги, хотя по результату квалификации из-за падения она туда не вышла. Но поступили по-человечески и разрешили спортс­­менке бежать в четвертьфинале. В Сочи же некорректное прохождение трассы финном вообще было явной помехой для результата сразу двух команд. А нарушитель тем не менее оказался с золотой медалью.

— Какие первые слова вы сказали Никите, когда увидели его, расстроенного, после финиша?

— Слова, честно говоря, не помню. Конечно же, какое-то время спустя мы с ним всё обсудили. И пришли к выводу: во-первых, хорошо, что не упал сам; и во-вторых, получилось так, как получилось. И серебряная медаль — это все-таки медаль, пусть и с привкусом горечи. А судьба золота зависела уже не от нас, а от решения судей.

— Вообще, после такого рокового стечения обстоятельств хочется сказать: «Надо идти в Храм...»

— Да уж и в Храм ходили... На самом деле шлейф каких-то досадных неудач тянулся за Никитой весь нынешний сезон. Причем не от него зависящих. И даже на выигранной гонке в Нове Место его так прижимал к ограждению Йонссон, что он чуть не вылетел с трассы: на одной ноге еле устоял и проехал. А до этого была сломанная палка на командном спринте в Асиаго...

— Никита долго отходил от этого стресса?

— Мы поговорили с ним несколько раз накоротке, потом затянули всякие олимпийские формальности и официальные встречи, так что глобально обсудить происшедшее возможности долго не представлялось. Потом у нас было достаточно много времени на общение в «Русском доме», когда ждали чествования медалистов, и мы еще раз проговорили эту ситуацию с падением немца ему в ноги, что так досадно не повезло... И Никита уже достаточно спокойно на все реагировал. Он вообще достаточно спокойный человек. 

— Если сравнить ваши две Олимпиады: к какой из них — к Ванкуверу или к Сочи — готовиться было сложнее, где было больше трудностей, затраченных эмоций, куража?

— На подготовку перед Ванкувером у нас было всего два года. Вернее, даже фактически год, потому что мой первый год работы со сборной командой был втягивающим, посвященным знакомству со спортсменами, попыткам определить правильную линию тренировочного процесса... Получилось, что мы двигались в правильном направлении, раз результат получился таким успешным. 
При подготовке к Ванкуверу мы больше шли на интуиции. У нас было значительно меньше знаний. А когда меньше зна­ешь — меньше переживаешь, меньше волнуешься...

— Большие знания рождают большие проблемы — гласит известная мудрость...

— Да уж: многие знания — многие печали! (смеется) А если сравнивать, могу сказать самое главное: при подготовке ни к Ванкуверской, ни к Сочинской Олимпиадам мы не допустили никаких серьезных ошибок. По дороге к Сочи мы уже более осознанно строили тренировочный процесс. И все было правильно спланировано. Об этом говорит и состояние ребят. К сожалению, реализовать его в максимально высокий результат не позволили определенные нюансы.

— Подводка ребят к олимпийским стартам была разная?

— Разная. И, кстати, перед Ванкувером вероятность снижения результатов из-за неправильных методических решений была выше. Там чисто интуитивно я какие-то из заранее запланированных тренировок изменил или вообще отменил. В итоге мы не ошиблись. А если б я не внес коррективы, получилось бы, что мы шли на небольшой перебор в нагрузках.

Сейчас, перед Сочи, мы уже обладали совсем другим знаниями, был организован куда более качественный контроль за спортсменами при помощи аналитического центра ЦСП. И четко понимали, что перебрать в нагрузке уже не сможем никак.

— Каково ваше психологическое состояние после Олимпиады: опустошение или облегчение?

—  После Ванкувера, конечно, была эйфория. Во-первых, первая для всех нас Олимпиада. Во-вторых, очень успешная: наша группа завоевала полный комплект медалей... После Сочи было и некоторое опустошение, и разочарование...

— Но обиды на судьбу не было?

— Нет, не было. Все, что могли, мы сделали. А вышло — как вышло...

А вообще, если подводить итог сочинской Олимпиаде, могу сказать, что мы постарались сделать всё, что от нас зависело. Почти всё, что мы запланировали, мы выполнили. А негативный опыт, как известно, лучше всего нас и учит. Вокруг нас было много людей, которые нам помогали, что называется, от чистого сердца и делали для нас всё что могли. И так же, как и мы, все были расстроены, что у нас не получилось золотой медали. Но лично я могу сказать, что еще раз такое четырехлетие по подготовке как тренер уже не выдержу. Чисто психологически по количеству работы не смогу уже повторить. Это было очень тяжело. Мы мобилизовались и два года отработали, забыв обо всем: о семьях, о друзьях, даже о различных конфликтах, возникающих в процессе работы... Именно поэтому, если так готовиться еще раз — я сразу говорю себе: «Нет! Я не смогу». 

С другой стороны, конечно, с позиции опыта всё может быть гораздо спокойнее. Думаю, что с такой самоотдачей лично у меня работать больше не получится. Наверное, у каждого человека есть какой-то психоэмоциональный пик. И в моей работе, скорее всего, этот пик пришелся на сочинскую Олимпиаду. Я даже подумывал о том, чтобы уйти из сборной команды...

— С какими мыслями вы вступаете в новый сезон?

— О чемпионате мира в Фалуне! Хотя, по большому счету, на сегодняшний день нами выиграно все, кроме Кубка мира в спринтерском зачете. Хочется задуматься об этой цели. Впрочем, для российской системы, так уж повелось, как для спортсменов, так и для тренеров, чемпионат мира много важнее. Поэтому для Кубка мира остается последующий сезон. И цель эта, я думаю, вполне реальная, поскольку в былые годы Петухов у нас был вторым в общем зачете, а Крюков — третьим... Значит, они способны бороться и за высший трофей, если целенаправленно к этому готовиться. Думаю, и Антону Гафарову это по силам — он достаточно универсальный спринтер, способный бороться за медали. Во всяком случае, мне как российскому тренеру очень бы хотелось, чтобы кто-то из россиян выиграл Малый Хрустальный глобус в спринтерском зачёте.